Лисков, сухощавый, сорокапятилетний полковник почти двухметрового роста, с грубым лицом, которое, как казалось, высекли из деревянной чурки тупым топором, восседал за столом, сильно поддавшись вперед.
– Я этого следака урою! – низким голосом рычал Лисков. – Ты слышишь, Саня! Я ему матку выверну! Я ему ноздри разорву!! Он так и сказал, что я накатал на тебя бумагу? Вот же падла!
Он подлил водки, решительным, резким жестом, забрызгав половину стола.
– Тарас Петрович, – сказал Шелестов. – Я пришел к вам просить за одного парня. Его увольняют по сокращению, а квартиру не дали…
– Да погоди ты со своим парнем! – властно прервал тему Лисков. – Ты про себя рассказывай! Как здоровье? Память восстановилась?
– Ничего не восстановилось. Права, взялся за меня один кандидат наук…
– О чем еще следователь спрашивал? – прервал Лисков, выдавая тем самым, что ему неинтересно слушать о здоровье Шелестова.
– Он не спрашивал, он предлагал сознаться в массовом истреблении мирных граждан.
– Ты мне ему фамилию запиши! Я ему глаз на жопу натяну! Не бойся, Сашка! Я тебя в обиду не дам. Мы с тобой Войну прошли, мы кровью повязаны, и я за тебя горой встану… Значит, этот гад требует от тебя признания?
– Да, этот гад требует от меня признания.
– А как ты можешь взять на себя вину, если ни не помнишь, что ты там наворотил??
– Я ему так и сказал.
– Правильно сказал, Саня! И не бойся ничего! Не цепляйся ты за эту память! Что было, то было, тьфу! Нет этого. Теперь я твоя память, понял?! И память, и совесть!
– Понял, Тарас Петрович!
– Ну, так пей, чего расплескиваешь! Твое здоровье, Саня! Чтоб молодцом был! А этому следаку я повыдергиваю яйца! Нашим боевым братством клянусь! Пей, пей, успеешь ты на свой самолет! Еще целых полчаса!